Шуйский, по идее из сборника Пять имен.
Почему я не нашел это на сайте я хз
Но оно оочень правдивое...
19.06.2007 в 23:38
Пишет Келестин:Иногда оно верно
Александр Шуйский
Я знаю, откуда эта боль во всем теле, эта сонливость и излишняя слезливость, особенно по вечерам - я опять расту. Это в детстве радуют ставшие короткими штаны, рукава курток и рубашек, с возрастом меняются признаки, признаки превращаются в знаки, их не видишь, пока они не собираются в один большой Знак, а тогда уж только и остается, что дышать как можно ровнее, чтобы не взорваться, потому что вырастаешь тяжело и сразу, изнутри становишься больше, чем снаружи, и пока еще привыкнешь телом вмещать новый объем, пока еще сменишь кожу.
И надо уходить в лес, в глушь, чесать спину о шершавые теплые стволы, остужать горячее новорожденное тело в росе, прятаться в дупла или норы при первой же опасности, а первая же опасность всегда и последняя, и она всегда на миллионах ног, с миллионами пустых глаз и голов, с миллионами голодных ртов и мыслей, и то, что ты слышишь и чуешь ее, эту опасность, куда острее, чем обычно, никак не спасает, потому что какой там лес, какие норы и дупла - м-е-т-р-о-п-о-л-и-т-е-н!
Все мои двадцать восемь чувств травмированы разом и тяжело. Резкий приступ клаустрофобии и мизантропии берет за горло так крепко, что я не порываюсь бежать только потому, что бежать некуда - я сдавлен со всех сторон, меня, боже, какая гадость, касается чья-то кожа, тепловатая, влажная и пористая, к тому же не слишком чистая, тонкая перемычка одежды никак не спасает от ощущения близости чужой отвратительной плоти, наоборот, потому что эта одежда насквозь пропитана запахами хозяев. Дышать невозможно, липкие, как мокрая пелена, тяжелые, как дым, ароматы оборачивают меня всего, а у меня нет защиты, я воспринимаю мир всем телом, потому что старая кожа слезла, а новая еще слишком тонка и пропускает все звуки и запахи. Смесь пота и парфюма всех сортов и мастей подкрашена легким запахом перегара. За три метра от меня кто-то прикладывается к бутылке и пивом, и я понимаю, что меня сейчас стошнит, вернее, стошнило бы, если бы я позавтракал. Девушка, стоящая рядом со мной, неизлечимо больна. Ее запах ужасен, кожа пахнет мертвечиной, волосы наэлектризованы и плюются мелкими искрами так яростно, что я вздрагиваю. По запаху ее соседа я в состоянии определить, что он ел вчера вечером - если он срыгнет еще раз, я убью его прямо здесь и прямо сейчас. Его пальцы, небрежно держащиеся за поручень, пахнут дешевым табаком и кислой капустой, они оставляют потные следы на серебристом хроме, и я благословляю небо за то, что взял с собой перчатки, в них жарко, но не так противно.
Я задыхаюсь. Этот перегон - "Василеостровская"-"Гостинный Двор" - тянется не менее пяти минут, все рекламы мной уже прочитаны, мне даже глаза упереть не во что, а ехать еще станцию. Нет, не выдержу. Пулей вылетаю из вагона - прямиком к эскалатору. Мне нужен глоток свежего воздуха. Там, наверху, людей не меньше, чем в метро, но хотя бы не давит на голову крыша вагона. Кой черт дернул меня нестись сегодня на Литейный, что я там забыл, какие дела не подождали бы еще два-три дня?
Домой - пешком. Через весь Невский, через Дворцовый мост, через Университетскую. В нору, в дупло. Вот обрасту новой кожей - и будет полегче. А до тех пор - только пешком. Я уж знаю эти внезапные приступы роста - долго они не длятся. А иначе я бы вряд ли выжил. Потому что помимо запахов есть еще и краски. Но об этом - тсс, тихо, только шепотом, про свои запахи люди еще мало-мальски знают, они даже в силах их как-то корректировать, любимые духи, душ два раза в день, диета, образ жизни, прочая суета. Про краски не знает почти никто. А кто знает, ходит в темных очках. Я разбил свои два года назад, у меня легкая память, я совсем забыл, как это, год ходил беспечно, жмурился на солнце - пока меня не застал врасплох новый приступ.
С тех пор упрямлюсь. Не иду за новыми. Пережидаю, как эпилептик. В конце концов, это недолго, хотя очень неудобно.
Только что-то слишком часто в последнее время.
URL записиАлександр Шуйский
Я знаю, откуда эта боль во всем теле, эта сонливость и излишняя слезливость, особенно по вечерам - я опять расту. Это в детстве радуют ставшие короткими штаны, рукава курток и рубашек, с возрастом меняются признаки, признаки превращаются в знаки, их не видишь, пока они не собираются в один большой Знак, а тогда уж только и остается, что дышать как можно ровнее, чтобы не взорваться, потому что вырастаешь тяжело и сразу, изнутри становишься больше, чем снаружи, и пока еще привыкнешь телом вмещать новый объем, пока еще сменишь кожу.
И надо уходить в лес, в глушь, чесать спину о шершавые теплые стволы, остужать горячее новорожденное тело в росе, прятаться в дупла или норы при первой же опасности, а первая же опасность всегда и последняя, и она всегда на миллионах ног, с миллионами пустых глаз и голов, с миллионами голодных ртов и мыслей, и то, что ты слышишь и чуешь ее, эту опасность, куда острее, чем обычно, никак не спасает, потому что какой там лес, какие норы и дупла - м-е-т-р-о-п-о-л-и-т-е-н!
Все мои двадцать восемь чувств травмированы разом и тяжело. Резкий приступ клаустрофобии и мизантропии берет за горло так крепко, что я не порываюсь бежать только потому, что бежать некуда - я сдавлен со всех сторон, меня, боже, какая гадость, касается чья-то кожа, тепловатая, влажная и пористая, к тому же не слишком чистая, тонкая перемычка одежды никак не спасает от ощущения близости чужой отвратительной плоти, наоборот, потому что эта одежда насквозь пропитана запахами хозяев. Дышать невозможно, липкие, как мокрая пелена, тяжелые, как дым, ароматы оборачивают меня всего, а у меня нет защиты, я воспринимаю мир всем телом, потому что старая кожа слезла, а новая еще слишком тонка и пропускает все звуки и запахи. Смесь пота и парфюма всех сортов и мастей подкрашена легким запахом перегара. За три метра от меня кто-то прикладывается к бутылке и пивом, и я понимаю, что меня сейчас стошнит, вернее, стошнило бы, если бы я позавтракал. Девушка, стоящая рядом со мной, неизлечимо больна. Ее запах ужасен, кожа пахнет мертвечиной, волосы наэлектризованы и плюются мелкими искрами так яростно, что я вздрагиваю. По запаху ее соседа я в состоянии определить, что он ел вчера вечером - если он срыгнет еще раз, я убью его прямо здесь и прямо сейчас. Его пальцы, небрежно держащиеся за поручень, пахнут дешевым табаком и кислой капустой, они оставляют потные следы на серебристом хроме, и я благословляю небо за то, что взял с собой перчатки, в них жарко, но не так противно.
Я задыхаюсь. Этот перегон - "Василеостровская"-"Гостинный Двор" - тянется не менее пяти минут, все рекламы мной уже прочитаны, мне даже глаза упереть не во что, а ехать еще станцию. Нет, не выдержу. Пулей вылетаю из вагона - прямиком к эскалатору. Мне нужен глоток свежего воздуха. Там, наверху, людей не меньше, чем в метро, но хотя бы не давит на голову крыша вагона. Кой черт дернул меня нестись сегодня на Литейный, что я там забыл, какие дела не подождали бы еще два-три дня?
Домой - пешком. Через весь Невский, через Дворцовый мост, через Университетскую. В нору, в дупло. Вот обрасту новой кожей - и будет полегче. А до тех пор - только пешком. Я уж знаю эти внезапные приступы роста - долго они не длятся. А иначе я бы вряд ли выжил. Потому что помимо запахов есть еще и краски. Но об этом - тсс, тихо, только шепотом, про свои запахи люди еще мало-мальски знают, они даже в силах их как-то корректировать, любимые духи, душ два раза в день, диета, образ жизни, прочая суета. Про краски не знает почти никто. А кто знает, ходит в темных очках. Я разбил свои два года назад, у меня легкая память, я совсем забыл, как это, год ходил беспечно, жмурился на солнце - пока меня не застал врасплох новый приступ.
С тех пор упрямлюсь. Не иду за новыми. Пережидаю, как эпилептик. В конце концов, это недолго, хотя очень неудобно.
Только что-то слишком часто в последнее время.